Серебрится дорога, звёздным хороводом сливаясь с ночным горизонтом. Шаг за шагом я отмеряю этот мир. Кто-то считает меня путешественником, кто-то свободным музыкантом-бардом, кто-то – бродягой, а кто-то и попросту спятившим стариком. Наверное, я всё это и есть. Сам себя я считаю исследователем. Если уж точнее, то исследователем жизни. Когда-то я был учёным, но плохо помню. Впрочем, давно забыл бы, но именно тогда всё началось. Осталась привычка наблюдать и думать над увиденным, примеривая механизмы событийности, вычерчивая графики движений, рассчитывая возможный результат. Но это лишь видимость. Я наблюдатель, собиратель судеб. Мне нравится ходить этими бесконечными дорогами, мёрзнуть в стужу, плавиться от зноя, когда сытым, а когда и голодным, и жаждущим, и грустным, и весёлым – я иду. У моего пути есть начало и нет конца. Я вечный странник. И рассказчик. Моей благодарностью Создателю за дар слова – мои песни. Не песни – жизни, вплетенные в терциевые переливы мелодий. За трелью трель – пой соловей. За звуком звук, за нотой нота. Я несу жизни в котомке памяти, и судьбы, и истории на кончиках беспокойных пальцев. Делюсь со всеми, кого встречу. И каждому пытаюсь донести простую истину – нет ничего ценнее, чем любовь. Нет ничего важнее, всё остальное – мишура. Я много видел, много помню. И потому знаю, что это - то единственное, чем стоит дорожить, что делает нас теми, кто мы есть, стремящимися ввысь. Потому что мне так завещано. Потому что не могу иначе нести ту память, что мне осталась.
Она сказала: «Не умирай». И ещё сказала, что не умрёт, пока живёт во мне, в моих мелодиях, моих балладах, и потому я должен стать бессмертным. И я остался жить. Остался нести её на струнах, в словах и рифмах, в ритмах переливов хриплого голоса. Она дала мне слово, дала песню. И никогда не отступиться, не предать её заветов. И пусть я пою многим, все мои песни – для неё. Потому что это молитва. Самая настоящая благодарственная молитва. За то, что она была со мной, за то, что она есть во мне. И что осталась навсегда в хрустальных переливах струн. Поэтому мне есть что сказать каждому из живущих. И если кто-то станет на миг счастливее, если кто-то поймёт свою судьбу, я посчитаю, что не зря живу. Не зря, если в сердцах живущих останется моя мелодия. И будет делать их жизнь светлее и чище, подскажет собственный путь в небо. Потому что настоящая любовь приходит только свыше. Туда же и уходит, забирая наши души, оставляя на память беспокойство и тоску. Что ж, я беспокойный бард, которому судьбой назначено оставить в вечности слова любви, надежды, веры.

Никто не виноват, просто так вышло. А вышло так, что я наконец-то получил лабораторию и смог, отбросив условности, заняться собственными исследованиями, а не оставаться мальчиком на побегушках у профессора. И пусть это была лаборатория провинциального университета, я был счастлив. Потому что свободен. Никогда мне не нравился шум больших городов, их ритм и мода, и вечная гонка за деньгами и благополучием. Это утомляло. Как и напускной пиетет к светилам науки, которые давно к самой науке имели весьма косвенное отношение. Уж я-то помню, кто на самом деле провел исследование и вывел формулу нового синтетика. Лавры достались профессору, а мне вот - ссылка. Но я счастлив. Местная профессура поглядывает с опаской на столичного мальчика: мало ли чей сынок и за что наказан ссылкой. Не рассыпаются в любезностях, но и палок в колёса не ставят с особым рвением. Но лабораторию выделили. А я и рад. Давно хотел засесть за разработку органического топлива, создать замену ископаемым, сделать энергетический источник неиссякаемым. И наработки есть. Но разве было время, когда ты «подмастерье»? Зато теперь…
- Это ещё что такое?! – мой возмущенный вопль сотряс хлипкие стены лабораторного помещения. И было чему возмутиться: на моём стуле, как на волчке, раскручивалась нагловатого вида девица, через крохотные очочки скептически рассматривая предварительные результаты моих исследований.
- Не что, а кто. Меня к вам распределили, - девица перестала вращаться, но от этого смиренней её вид не стал. Но, возможно, мне это показалось потому, что без моего согласия на вверенную территорию вторгся незнакомый человек. Позже я понял – действительно показалось, но при первой встрече был совершенно иного мнения.
- Я не просил лаборанта, сам справлюсь, - наверное, в тот миг я был до невозможности смешон в своей самоуверенности и напускной самостоятельности.
- А я не лаборант, я это… эм… во! Партнёр проекта!
Мир рухнул в одночасье, в очередной раз подложив парнокопытное с пятачком. Не сказать, чтобы я не ждал подвоха от местного руководства, но…
- Женщина-учёный? Нет, не сработаемся…
А она смерила меня испепеляющим взглядом и… рассмеялась. В тот момент я впервые по-настоящему её увидел: невысокого роста, худенькая, вся какая-то крошечная, с непослушной копной каштановых коротко стриженых волос, круглолицая с россыпью бледных веснушек по крыльям тонкого носа, пухлые губки и в довершение всего – иссиня-черные глаза на пол-лица, спрятанные за крохотными линзами очков. Похоже, девушка была южных кровей. В наших широтах всё больше русые да рыжие рождаются. А эта – прям экзотика. И ещё эта миниатюрность. Наверняка откуда-то с островов. Как минимум родители оттуда.
- Ши, - девушка протянула руку, представляясь.
- Рэм, - я нехотя завершил рукопожатие. Надо ли говорить, что в тот момент мой мир рухнул? Я так надеялся на тишину и одиночество, и что здесь-то уж точно никто не станет нарушать мой покой, позволив с головой окунуться в работу. Есть мечты, которым не суждено сбыться. Я смирился. Не тот у меня статус, чтобы диктовать местному начальству свои условия и требования. И я это понимал.
Ши оказалась аккуратной и вовсе не болтушкой, как ожидалось поначалу. Она исправно выполняла свою часть работы, стараясь не совать свой нос туда, куда я не просил. Поначалу её присутствие раздражало, но, поскольку она вела себя более чем примерно, со временем раздражение сошло на нет, оставив тень глухой досады. В итоге я смирился окончательно, решив, что с Ши можно вполне терпимо сосуществовать в одном пространстве. Тем более, что с ней работа спорилась быстрее. И неважно, что там написано в сопроводительных бумагах, но девушка стала лаборантом. Весьма толковым и исполнительным, но не более того. Звёзд с неба не хватала, да, в общем, и не стремилась к этому. Похоже, ей нравился сам процесс, нравилось заниматься синтезом и наблюдать за настоящими учёными. Ши оказалась лишенной амбиций. И сколько бы я ни пытался выведать её «тайные устремления», всегда в ответ получал смех. Однажды получил объяснения того, почему она на самом деле пошла в науку:
- Мне нравится находиться в окружении умных мужчин. Я муза, а не учёный. Моя работа – вдохновлять таких, как ты. Тем более на самостоятельные исследования и открытия у меня мозгов не хватит.
Я даже опешил от такой откровенности. Она не была глупой или нерасторопной, наоборот, всё схватывала на лету. Но, тем не менее оценивала себя здраво: такие не делают открытий. Нет настоящего горения, всего лишь интерес. Наблюдатель – очень правильное определение. Правда тогда я не подозревал об истинной причине нежелания что-либо начинать. Зато в душе порадовался, что обзавёлся великолепной помощницей. Со временем даже смог закрыть глаза на то, что она девушка.
Во всём виноват дождь. И потому с тех пор мне беспокойно, когда идёт дождь. Особенно такой, как в тот день – летний грозовой ливень стеной, когда никакой зонтик не спасает. От лабораторного корпуса до моего дома было рукой подать, нарочно выбирал жилье поближе. Но под козырёк крыльца мы вбежали промокшими не то, что до последней нитки, – до костей. Нас выполоскало так, что если и значились за душой какие-то грехи, то и их смыло грозовой водой. А Ши добираться ещё через полгорода. Стоит. Дрожит. Вода ручьями. А транспорт наверняка не ходит: на дороге не лужи, полноводные реки. Стихийное бедствие, а не дождь. Не зверь же я какой! Позвал к себе. Она же мелкая, «учёная», не баба деревенская, того и гляди – волной снесёт. А не волной, так ветром.
То, что моя рубашка оказалась Ши до колен, ничуть не удивило. Я не особо-то высокий, обычный средний рост, но она же любому нормальному мужчине макушкой чуть выше локтя, разве что низкорослым до плеча дотянется. Закуталась в рубаху, как в халат, забралась с ногами в кресло-качалку, качается, дует на чай. Мокрые и без того короткие волосы «подскочили», закудрявившись непослушной «шапочкой». Сидит, глазищами сверкает, рассматривает обиталище холостяка-мизантропа. По крайней мере я себя таким считал.
- Играешь? – взгляд Ши отыскал среди бесконечных книжных завалов гитару да так на ней и остановился. Ишь какая, увидела. Хотя я и сам забыл о существовании инструмента. Настолько погрузился в исследования, что до сих пор не расставил по полкам книги – так и лежат на полу стопками. Было забавно наблюдать, как Ши лавировала между ними, пробираясь к креслу.
- Балуюсь немного на досуге.
- Сыграй. Не сидеть же в тишине. А болтуном ты никогда не был.
В чём-то она была права. Действительно в тишине как-то неуютно. Но когда ты один, не замечаешь тишины. Пришлось взять инструмент и долго колдовать с колками: совсем расстроилась за время бездействия. Ши тихонько хихикала, наблюдая за моими стараниями. Невольно пришлось защищаться скептичным хмыканьем в ответ. А ещё зародилось желание стереть эту усмешку. Справедливости ради стоит отметить, что играл я неплохо, а если верить бывшим однокашникам, то и пел недурственно. А тут как лукавый нашептал, разбудил азарт. Захотелось показать, что зря хихикает, я же о-го-го как умею, прям всё бросать и на большую сцену. Давно во мне не бушевало такой мальчишеской жажды самоутвердиться. И я запел. Начал полушепотом, постепенно вплетая голос струн в нестройный речитатив стиха. Ши притихла. И я не без удовольствия смог наблюдать, как расширяются её глаза в немом изумлении. Наверняка не ожидала от «сухаря», как неоднократно звала меня в процессе работы. Что ж, у каждого есть свои маленькие тайны. Музицирование и страсть к стихосложению как раз и были той самой тайной. Даже друзьям, в студенческие годы вытаскивавшим меня на всяческие вечеринки, я не признавался, что пою свои песни.
- А ты талант. Тебе Бог дал силу слова, силу песни. Она ведь твоя, даже не думай отрицать. Так поют только свои песни.
Она сказала, а я обмер. И как только догадалась? Ведь никому не говорил. А она улыбается.
- Я же говорила, что мне дано наблюдать и видеть – единственный мой талант. Сложно не заметить, что песня твоя.
Ответить было нечего. Я так и остался молчать, глядя на Ши. Как я мог раньше думать, что она наглая? Она ведь настолько беззащитна. А я только сейчас это заметил. Не то чтобы совсем тихая, но какая-то очень спокойная. Словно жизнь идёт мимо неё, словно она спряталась от жизни. Словно зачем-то запоминает всё, что видит. И жадно впитывает эту самую жизнь. Впервые за всё время посмотрев так на Ши, я вдруг осознал, что в девушке словно что-то сломано, какая-то неправильность есть в этом созерцательном спокойствии. И мне вдруг захотелось всё исправить. И защитить от глубоко спрятанного беспокойства, которое становится заметным, лишь если смотреть вот так. Наверное, это зовётся озарением, вспышкой. Наверное, то самое важное и нужное чувство родилось во мне в тот миг. Не знаю точно. Тогда не знал. Просто подошел и поцеловал, последовав внезапному порыву. Какая глупость. Разве может поцелуй хоть что-то изменить? И Ши поторопилась это подтвердить.
- Глупый…
И больше не сказала ни слова. Так мы и просидели до утра, в полной тишине глядя друг на друга. И в такой же тишине прошла вся следующая неделя. Каждый монотонно выполнял свою работу, но у меня всё из рук валилось. Ши лишь качала головой. А потом однажды вечером пришла ко мне домой. Я открыл дверь и обомлел, не веря. Только вот во что? О чём я тогда думал? В памяти остался какой-то сумбур из мыслей, восторг и страх, и полная растерянность.
- Совсем глупый, да? Так и будешь молчать?
В тот вечер она вошла в мой дом и в мою жизнь. А я ответил только:
- Буду.
Дни, проведённые с ней. Четыре коротких года, настолько быстротечных, что я не успел оглянуться. Это было моё тихое счастье. Это была её молчаливая надежда. Мы мало говорили, но она часто просила меня спеть. Я пел. Писал новые песни и пел. И была иллюзия того, что мне всё же удалось защитить Ши от той спрятанной в глубине глаз тревоги. Не удалось. Ши угасала. Только я заметил это не сразу. И сам был слеп от любви, да и её взгляд лучился счастьем, на долгое время спрятав тревоги настолько глубоко, что они стали совсем невидимы. Я так наивно полагал, что стал её защитником, а на самом деле это Ши хранила меня. От правды о себе. Она была больна и знала, что ей осталось совсем немного, и подарила мне последние годы своей жизни. Кто-то, возможно, скажет, что с её стороны было жестоко скрывать свою болезнь. Но не я. Нет, она оградила меня от тревог и беспокойства, зная, что всё равно ничего не изменить. И я ей благодарен. За все те дни, за вечера и ночи, что она была со мной, за те рассветы, что я встречал в её объятьях. А потом она ушла, попросив кремировать своё тело. Чтобы у меня не было места для скорби. И на прощанье сказала, что не умрёт, пока живёт во мне, а значит, я обязан стать бессмертным.

Четыре года счастья и тридцать с лишним лет памяти. Я бросил всё. Продал нехитрый скарб, оставил исследования и лабораторию. Потому что во всём этом не было моей Ши. Но она была в моих песнях. Я взял гитару и отправился в путь. Пешком. Наверное, меня считают сумасшедшим, но я ни разу не пожалел о своём решении. Я видел мир, я прошел тысячи дорог и сотням тысяч пел свои баллады. Все, что написал для Ши. И теперь, проходя по стылым улицам вечерних городов, когда я слышу, как эти песни поют другие, я понимаю – она стала бессмертной. Она навсегда останется во мне. Но время пришло. И я иду к ней в вечность, чтобы сказать:
- Ты не умрёшь, пока живешь во мне.