Смешно. А главное, совершенно незачем возвращаться.

@темы: Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!

---

Что-то меня совсем не пишется в дневник. А я нырнул куда-то. И там мне весело. В общем, живой. Когда вернусь - не знаю.

@темы: Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!

---

Невезучий везунчик.

@темы: Порвать на хомячков!

---

Ушел в творческий запой.
Жив. Останусь жив после правок - вернусь в мир.

@темы: Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!

---

Милорд смотрит "Электроника"... и комментирует на всю квартиру слешные моменты, смакуя то, как Гусев хлопал Сыроежкина по попке, а на моменте "обнимания за плечи" Элом того же Сыроежкина... мда.
И после этого он говорит, что извращенец - я.

@темы: Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!, Милорд, такой милорд...

---

И никак иначе!

08.03.2011 в 10:27

Пишет  свет.Лана:

С Праздником, Девушки!

@темы: Ни обо что, но улыбает

---

Хочу тебя. Но это лирика.

@темы: Не глазом, но сердцем..., Зашкал эмоций

---

Свалить бы сейчас в кафешку... только с кем?

АПД: соучастник найден, светлая мне память!)))

@темы: ЖЗЛ, как говорится... или реал-тайм

---

Дайрички бёзднуют!

@темы: Ни обо что, но улыбает, Фмобим помаленьку...

---

Похоже, дайрик окончательно заглючило. Исчезли комменты, которые писались ранее.

@темы: Порвать на хомячков!

---

Вот и дописан Меч, не даваший мне спокойно жить последний месяц. Заслуженные выходные, а после - полное погружение в редактирование и правку. На самом деле в работе четыре законченных истории, которые нужно довести до ума. Думается, на это и уйдет весна. Такие вот наполеоновские.
А вообще... хорошее это ощущение, когда завершаешь историю.

@темы: А иногда я графоманю..., Сам себя не возлюбишь, так девственником и останешься

---

Я ЭТО СДЕЛАЛ!!! ЙА-ХУУУУ!!!

@темы: Сам себя не возлюбишь, так девственником и останешься, Порвать на хомячков!

---

ЭПИК!!! Не, это ЭПИК!!! Серега врёт одной любовнице, что едет заниматься машиной, а сам валит на свиданку к другой!!! Святые ежики, я устал ржать над своей блондинкой)))
АПД.
- Не, ну тебя ж тоже прёт, когда тебя твои барышни обхаживают...
- Серега, они меня хоть в ЗАГС не тащат!
- Я в ЗАГС только с тобой, ты мне тоготь, кольцо дарил, на мне жениться обещал.
- Для начала, я не был на тебе, чтобы хоть что-то обещать.
- Вот так убивается большое светлое чувство.

@темы: Порвать на хомячков!, Милорд, такой милорд...

---

Есть ли предел наивности мой блондинки? Нет! Он еще не отделался от Юли, как завел себе некую Арину. И свято меня уверяет, что это «не такая», что он ей как мужчина не интересен, а только как друг и собеседник. Да-да, я свято в это верю. А те, кто видел моего блондинку в реале прочтя это начнут истеричненько ржать. Он именно интересен «как друг и собеседник». Нет, я не спорю, он может быть внимательным, он остроумен, весел. Но… плин, валить и трахать. Ощущение, что он на себя в зеркало не смотрит. Да, Арина – не Юля, она барышня взрослая, образованная, психолог хренов, она его в койку так сразу не потащит. Тут далеко идущие планы, а значит, будет долго обхаживать. Вот интересно, это только я понимаю, что одинокая тридцатилетняя барышня мало интересуется категорией «друг для попизделок под кофе»? Но весело. Умелся на свидание. Еще и сокрушается, мол, Юля же будет звонить, спокойно и долго посидеть с Ариной не получится. Флюиды недотраха сотрясают стены, а он все еще верит, что станет едва ли не подружкой этой «психологине». Боги, где ум у этого мужчины? И не сказать ведь, что дурак… но такой наивный относительно женщин. Неисправим. А некой парочке с ул. Николаева нефиг так ржать, слышно даже на Оболони.

@темы: Порвать на хомячков!, Милорд, такой милорд...

---

Иномирянин

От автора: этот рассказ долго пылился, оставаясь идеей для чего-то большего. Возможно, так оно и случится в будущем.
Сейчас же мне хочется подарить его замечательному человеку,  Анри Кабье, который по неизвестным мне причинам напоминает атмосферу самого рассказа.
_____________

Фридрих

Если смотреть с высоты птичьего полета, то деревенька Грюнденвальд выглядит пестрым лоскутным одеялом с рваными краями, раскинувшимся среди альпийской изумрудной зелени, густо покрывающей предгорья бесконечными лесами. Любому приехавшему в это забытое богом и правительством местечко может с непривычки показаться, что он попал в сказку. Спокойную пасторальную баварскую сказку. Здесь все дышит умиротворением: ленивые пастушата гоняют коров и овец по пастбищным лугам, фермеры перекрикиваются через все поле, не менее пастушков ленясь пройти полсотни метров, перекрывая расстояние голосами. Облокотившись на плетень, соседки судачат о мировых проблемах, вычитанных их мужьями в прошлогодних, а то и позапрошлогодних газетах. Очутившись впервые в Грюнденвальде, можно запросто потеряться во времени, забыв, что на дворе начало двадцатого века. Кажется, это место вообще не склонно к переменам. Аккуратные, словно игрушечные домики под черепичными оранжевыми крышами лепятся по склону горы мозаикой, рассыпанной чьей-то щедрой рукой на живописном ковре баварских Альп.
Свободная Земля Бавария. Настолько свободная и самобытная, что костью в горле вставала не раз и не одному правителю Германии, все же войдя в состав страны, но оставаясь независимой. Однако если рассматривать уголок этой самой Земли под названием Грюнденвальд, то деревенька не то чтобы свободная, скорей, забытая всеми, никому не нужная, кроме ее немногочисленных жителей. Но этих самых жителей такое обстоятельство нимало не смущало: к ним не доходили не только указы правительства, но и армейские вербовщики. Как правило, они решали не тащиться в такую даль: все равно солдат не наберется и десятка, зачем же силы тратить, рискуя застрять в грозу на перевале, так и не доехав до деревеньки? Некоторые особо впечатлительные из «не доехавших» считали, что Грюнденвальд вообще зачарован и не пускает к себе посторонних, способных так или иначе причинить вред местным жителям. Над этими посмеивались, считая сумасбродами и чрезмерно суеверными. Какие уж тут чары, если у правительства не доходят руки проложить более-менее безопасную дорогу через перевал, более стойкую к размытию частыми ливнями? Новая техника, прочно вошедшая в обиход германцев, – автомобили – давала сбой, пасуя перед неуправляемой стихией, отказываясь сражаться с водопадами грязи, которые лились бурным потоком на дорогу, ведущую к злосчастной деревне. Сами же грюнденвальцы все еще предпочитали конные повозки, а то и пешком добирались до ближайшего городка, когда в том возникала нужда.
- Домой? Садись-ка, Герман, в повозке места хватит, - возница догнал пешего и окликнул как знакомого, да они и были знакомы. Почти соседи, если можно считать соседями тех, кто живет в паре километров друг от друга, дворы которых соприкасались разве что огородами.
- Домой. Кобыла захромала, вот и пришлось пешком. День добрый, Фридрих, - Герман радостно запрыгнул на повозку, усаживаясь на козлы.
- И тебе добрый, - возница улыбнулся. Он был невзрачным щуплым мужичком и рядом с увальнем-кузнецом Германом смотрелся вовсе мелким и неприметным. Моложавое без морщин лицо все же не скрывало истинный возраст Фридриха, которому уж далеко за сорок. Несмотря на видимую живость, он выглядел всегда усталым и каким-то помятым, словно тяготило его что-то. Однако светло-карие глаза лучились смехом, отчего выглядели яркими, почти золотистыми. Светлые волосы были настолько щедро пересыпаны сединой, что казались серыми. Какой-то весь нескладный, словно вечно юный задорный дух в чужом изрядно потрепанном теле. Натруженные узловатые пальцы сжали поводья, встряхнув их, понукая лошадь тронуться с места.
- Зачем в городе нынче был? – поинтересовался кузнец. Молчать ведь непривычно и неприятно. Фридриха любили в Грюнденвальде, и каждый рад почесать с ним языком, а тут еще и случай выдался. К тому же беловолосый, словно выгоревший на солнце, громадина Герман относился к вознице с особенным теплом – Фридрих спас его дочь, излечив от болезни, когда уже не только местный лекарь отказался, но и в городе махнули рукой, мол, безнадежно.
- Бумаги прикупил, а то впору рецепты снадобий писать на стальных листах, сначала заказав их у тебя, - улыбнулся Фридрих. Его считали чудаком, но безобидным, как дитя малое. А еще все деревенские знали, что он целитель, травник. И многие шли к местному знахарю со своими хворями, больше доверяя ему, чем дипломированным врачам.
Дорога побежала под копытами лошадки, приближая к дому, словом за слово, перемежая смех скрипом повозки-двуколки. К Грюнденвальду. Погода стояла ясная, как по заказу – ни облачка на небе, а значит, не стоит опасаться дождя и перевал удастся пересечь без осложнений. Разноптичье щебетало по краям дороги, прячась среди густых еловых лап, иногда взмывая в поднебесье высокой трелью, разбивая на дрожащие осколки весеннюю синь небосвода.

Зельда

Его принесли среди ночи. Мальчика лет тринадцати. Вернее, привезли на санках. Маленькая девочка, младшая сестра привезенного, едва не выхаркала легкие, хрипло дыша, надорвавшись под непосильным грузом, который пришлось волочить почти через всю деревню. Многодетная семья Киреншнад насчитывала одиннадцать детей. Мальчика звали Зельда. То ли ему мужского имени не хватило, то ли сельский священник так пытался образумить это беспокойное семейство, выдававшее в год по младенцу. Больная насквозь женщина неизвестно как умудрялась переносить роды и побои вечно пьяного мужа, выживая при этом. Дети росли без присмотра. Вся деревня порицала Киреншнадов, но ничего не менялось из года в год: мелких ребятишек становилось больше. Когда заболел Зельда, отец был пьян, да его и не интересовали дети, которых он, однако, строгал неутомимо. Уставшая больная мать махнула рукой, мол, одним больше, одним меньше – все едино. И только шестилетняя девочка, имени которой Фридрих не помнил, взвалила на санки брата и потащила к целителю, выворачивая себе руки и обрывая сухожилия, поскольку снег только начал идти и полозья с трудом тащились по земле.
- Спасите… брата… - с трудом выдавила из себя девочка, рухнув без сил на пороге дома, едва открылась дверь. Вышедший на шум Фридрих без лишних слов подхватил ее на руки и отнес в комнату, налил в кружку теплого чая и заставил выпить. Малышка стала дышать легче и залилась слезами. От боли ли собственного изувеченного тела, от беспокойства ли за брата – неизвестно. Целитель заставил ее сделать еще несколько глотков и, утешая, погладил по голове.
- Потерпи, милая, сейчас занесу его и займусь тобой. Все будет хорошо, - голос у Фридриха был мягкий, успокаивающий. Девочка перешла на всхлипы, но плакать навзрыд перестала.
Прикосновение к запястью мальчика заставило Фридриха вздрогнуть. Пульса не было. Девочка опоздала. Целитель глубоко вздохнул, поднял ребенка на руки и понес в дом. Уложив его на кушетку в гостиной, он улыбнулся малышке:
- Все будет хорошо. А сейчас я тебя полечу немного, и ты отправишься спать.
- А Зельда? – мгновенно встрепенулась та.
- А он подождет, он спит пока, так что ты сейчас важнее, - слова Фридриха были тихими и теплыми, уговаривающими, словно он околдовывал девочку. - Как тебя зовут?
- Грета.
- Так вот, Грета, сейчас ты выпьешь снадобье, и я забинтую твои руки, смазав лекарством, - он говорил так, как следует говорить с детьми, чтобы они не испугались. Да, хоть малышке хватило ума и отчаянья притащить брата к целителю, но сама она была маленьким ребенком, который действовал порывом, не отдавая себе отчета в совершенном поступке.
- А это больно? – Грета вся сжалась от страха и стала выглядеть еще меньше. Крохотная худенькая девочка, неизвестно как она вообще смогла притащить эти санки. Хотя и Зельда крепостью тела не отличался - кожа да кости. В чем только и душа держалась.
- Не будет, - все так же тепло улыбнулся Фридрих.
- А уколов тоже не будет? – девочка задрожала.
- Нет, что ты, милая, у меня вообще уколов не бывает.
Утренние первые лучи зазолотили крыши домов, делая оранжевый цвет черепицы еще теплей и ярче. За ночь деревню завалило снегом, тем самым снегом, которого так не хватало Грете, пока она везла больного брата к целителю. Сам же целитель стоял на пороге дома, зорко вглядываясь в даль, в вершины гор и синеву прояснившегося с рассветом неба. Непривычно расправленные плечи и горделивая осанка делали Фридриха почти неузнаваемым. Обычно сгорбленный усталостью, он сейчас выглядел иначе, чем всегда. Внезапно обострившиеся черты лица лучились безвозрастностью, одинаково можно счесть его как юнцом, так и зрелым мужчиной. И уж точно не походил целитель на деревенского чудака-травника. Особенно отличие чувствовалось в пристальном взгляде серебристых глаз.
- Дяденька... а Зельда? – неожиданно прозвенел детский голосок, и маленькая ручка потянула Фридриха за одежду. Он опустил плечи и прищурил глаза в улыбке:
- Спит твой Зельда. И уже спит хорошим сном.
Фридрих взял девочку за руку и повел обратно в дом, плотно прикрыв тяжелую дубовую дверь. В гостиной на кушетке спал мальчик, грудь которого вздымалась глубоким ровным дыханием. Щеки порозовели, и ребенок выглядел вовсе не больным, хотя нездоровая бледность все еще блуждала вокруг глаз, залегая усталыми тенями.
- Подожди меня здесь, принесу завтрак, - целитель усадил девочку на кушетку и скрылся за дверями в кухню. Грета взяла руку брата в свои ладони и улыбнулась. Зельда был теплым. Здесь, в этом доме, вообще все было теплое. Бревенчатые оструганные, но не штукатуреные стены, большой камин, похожий скорей на старинный очаг, сложенный из грубого камня, нехитрая простая мебель, обычная деревенская, должно быть, и смастеренная собственноручно. Пахло топленым молоком и травами. А еще земляникой, отчего становилось лишь уютнее. И было невероятно чисто: скобленые половицы блестели словно лакированные, оконные стекла настолько чисты и прозрачны, что могло показаться, будто их и нет вовсе, и окна закрыты от улицы лишь белоснежными кисейными занавесками и обрамлены бесхитростными ситцевыми шторами светло-оранжевого цвета с синими цветочками. Умиротворяющая тишина царила в доме, нарушаемая лишь потрескиваньем огня в камине.
Грета уплетала за обе щеки блинчики с молоком и медом, измазав в этом самом меде не только пальцы губы и щеки, но и уши. Фридрих только улыбался своими светло-карими глазами, поглядывая на девочку и подсовывая тарелку поближе к ней. И говорил тихо-тихо, объясняя, что Зельда останется у него, поскольку мальчику теперь нужен присмотр, болезнь была тяжелой, последствия нехорошие, а дома за ним ухаживать некому. И говорил, чтобы Грета приходила навещать, заодно и ее подлечит, следя за перевязками, да и для поврежденных легких будет лучше еще попить лекарство недельку-другую. Девочка согласно кивала и жадно поглощала блинчики. Даже в свои шесть лет она понимала, что дяденька-целитель прав. А дома даже не заметят, что Зельды нет.

Фридрих

Жители Грюнденвальда быстро привыкли к тому, что чудак Фридрих взял на воспитание мальчишку, который так и не смог окончательно оправиться после болезни: потерял речь, передвигался вяло. И все же целитель, не теряя надежды, самоотверженно заботился о Зельде, улыбаясь безо всякой грусти.
- Пройдет. Придет мой час, отдам ему свои силы, еще петь и танцевать будет, - шутил Фридрих, отмахиваясь от соседей, когда те пытались сочувствовать, мол, безнадежен парень, чудо, вообще, что выжил. И деревенским ничего не оставалось, как улыбаться в ответ на такой непоколебимый оптимизм. Жизнь в Грюнденвальде протекала так же спокойно, как и всегда, словно этот кусочек Альп оторван от всего мира, являясь средоточием баварской пасторали, размеренного бытия селян.
Беда пришла, когда не ждали. Да разве ее ждут? Металлическим грохотом военные самолеты расчертили небо, неся на своих крыльях смерть куда-то за горизонт. Вслед за ними в деревню пришли вербовщики, которых не остановили ни дожди, ни бездорожье. Забрали всех мужчин в возрасте от шестнадцати и до сорока. Плач разнесся по Грюнденвальду. Жители не привыкли к тому, чтобы от них отрывали дорогих людей. Слишком много лет они прожили без потрясений, никто не приходил, не тревожил, и не приносил на грязных сапогах разлуку.
- Люди, что вы делаете? – Фридрих стоял посреди деревенской площади перед муниципалитетом и изумленно-испуганно смотрел на происходящее. Военные выстроили мужчин, провели перекличку и приказали выдвигаться.
- Молчи, старик, они идут исполнять долг перед родиной, - целителя довольно грубо отодвинул армейский офицер, командовавший вербовщиками.
- Но их родина здесь. И она не требует никакого долга, - попытался вразумить солдата Фридрих. Ему казалось, что такие вещи очевидны.
- Их долг – уничтожить коммунистическую сволочь! - Рявкнул офицер.
- Разве убийство может стать долгом? Какая родина потребует такого от своих детей? – Деревенский чудак изумился еще больше, в голосе послышались нотки возмущения.
- Ты знаешь, что ты говоришь? На виселицу захотел?! – Вызверился командир вербовщиков.
- Господин, он не в своем уме, спросите у любого, он чудак, - широкая спина Германа-кузнеца закрыла Фридриха от офицера.
В деревне стало тихо и пусто. Не слышался больше детский смех, не щебетали соседки. Лишь иногда то тут, то там раздавался протяжный крик – очередная женщина стала вдовой, очередная мать потеряла сына, дети остались без отца. Не подготовленные к военной службе грюндевальдцы гибли один за другим, возвращаясь домой гробами, а то и просто письмами с уведомлением о смерти. Фридрих плакал. Плакал за каждым убиенным, не понимая, кому и зачем понадобились все эти смерти, какой может быть долг, если он оплачен горем и полит кровью настолько густо, что можно задохнуться в зловонии спекшегося воя.
Время тянулось невыносимо медленно. Радость и спокойствие, казалось, навсегда покинули Грюнденвальд. Все как-то посерело и утратило краски. Черепичные крыши покоились под снегом, но вряд ли кто-нибудь заметил, что прежде они выглядели иначе. По весне на полях взошли скудные посевы, чему жители точно удивились: в деревне никогда не было неурожайных лет, и вдруг такое. Селяне зароптали, испугавшись того, что нечем будет кормить семьи.
- Все будет хорошо, лишь бы война закончилась, - Фридрих ходил по деревне и робкой улыбкой пытался подбодрить соседей. Он как-то резко постарел и словно ссохся, стал еще меньше, чем был, и так вечно согбенные плечи ссутулились едва не до горбатости. Казалось, целитель взял на себя горести всех односельчан. Его жалели… и стыдились жаловаться на личные проблемы, внезапно понимая, что старику хуже всех. Но он еще пытался улыбаться. И все так же тщательно ухаживал за мальчиком, лечил больных, пил вечерами шнапс с лекарем, который давно плюнул на врачебную практику и занялся рисованием, поскольку это душе ближе, а больные все равно бегут к Фридриху.
В Грюнденвальд больше не приходили военные. Слухи из города говорили о том, что деревня словно отгородилась штормом от всех чужаков. Метели зимой, грозовые ливни летом. Никто не пострадал из тех, кто пытался пробраться через перевал, но и дойти не смог, вернувшись с полдороги. Грюнденвальдцы недоумевали, поскольку с чем-чем, а с погодой у них все было замечательно: дождь, когда надо, солнца в меру. Но на то они и горы, чтобы за каждым перевалом дул свой ветер. Похоже, тяжелые грозовые и снежные тучи были слишком низки для того, чтобы добраться до деревни.

Зельда

Война закончилась незаметно для грюнденвальдцев. Постепенно все стало втягиваться в прежнее русло, разве что вдов с сиротами стало больше. Но жизнь брала свое: плохое забывается, если ему на смену приходит хорошее, к которому, как известно, привыкают быстро. На пастбищах опять лениво развалились пастушата, из-под прикрытых век наблюдая за овцами и коровами, соседки повисли на плетнях, живо обсуждая, сколько стоит отрез ткани, ушедший на юбку «этой модницы Марты», повзрослевшие мальчишки сменили в полях стариков, взяв фермы в свои руки. Прежнее умиротворение снизошло на Грюнденвальд, лоскутным одеялом черепичных крыш распластавшегося среди неувядаемой альпийской зелени… если смотреть с высоты птичьего полета.
На исходе лета внезапно умер старик Фридрих, оставив все свое имущество двадцатилетнему воспитаннику Зельде. Тело целителя кремировали, как и говорилось в завещании. Прощание односельчан с Фридрихом было тихим и гнетущим: вроде понятно, пришло его время, но оттого еще более жутко – как же они теперь без чудака-целителя, без его помощи, его улыбок? Многие плакали. Старика действительно любили в Грюнденвальде. И только юноша-наследник выглядел спокойным, каким-то ожившим. Будто последствия тяжкой болезни отступили с уходом того, кто столько лет заботился о Зельде.
- Не стоит… плакать, - вдруг заговорил юноша. Слова давались ему с трудом, было заметно, что ему очень сложно учиться заново речи, но все же он продолжал. - Это всего лишь… тело, и больше ничего. Душа все так же… с вами.
Многие изумленно покосились на Зельду. Бывали случаи, когда сильные потрясения возвращали речь немым, если те раньше могли разговаривать, поэтому никто особо не удивился, могли и обрадоваться, если бы не стояли с молитвенниками в руках, провожая в последний путь Фридриха, чей прах развеялся по ветру. И все же поморщились на слова юноши, не понимая, откуда у того такие мысли.
- Падре, душа ведь бессмертна, так зачем скорбеть по телу? – обратился Зельда к священнику с вопросом.
- Хм, а ты ведь прав, сын мой, - священник немного стушевался, но не смог отрицать того, о чем говорится в Святом писании. Собравшиеся пожали плечами, решив, что юноша слишком набожный, потому и говорит такое. На том и успокоились.
Как-то само собой случилось, что люди по привычке продолжали приходить со своими хворями в дом Фридриха. И смущенно прятали взгляд, поняв, что помощи-то нет, нет старика. Однако Зельда улыбался, щуря серые глаза, спрашивал, чего болит, и говорил, что кое-чего еще осталось из снадобий, да он и сам в учениках был, так что можно и к нему обращаться. Мало-помалу, но вновь стали ходить жители Грюнденвальда к целителю, словно не замечая, что это совершенно другой человек. Но такой же приветливый и улыбчивый. И в старом доме так же тепло, уютно и чисто. И пахнет земляникой и топленым молоком.
Годы мелькали незаметно, растворяясь в спокойствии изумрудных гор, окруживших Грюнденвальд стеной извечного умиротворения и незыблемости. Только даже горы не вечны, и вот уже тревожно забилось сердце пожилого Зельды: в деревню на автомобиле старосты прибыли чужаки. Целитель недовольно поморщился, словно нечаянно пустил незваных гостей, которые несут плохие вести. И оказался прав. Прибывшие повели речь с жителями деревни о том, что здесь будет устроен горнолыжный курорт. Перспективы прихода цивилизации были настолько очевидны и многими желанны, что мало кто выказал недовольство или слово против. Зельда был ошеломлен решением грюнденвальдев пустить чужаков и все изменить. Он бегал от одного к другому и спрашивал, как же так, неужели им не дорого то, что у них есть… их тихое счастье, неужели? От него отмахивались, мол, время другое наступило. Однажды утром целитель запер дверь своего дома и ушел из деревни.
___________

Городские улицы отличались от сельских: грязно, пахло дурно. Здесь еще хуже, чем в городке, в который иногда выбирался Зельда за покупками. Мюнхен пугал деревенского старика. В одном из переулков целитель заметил лежащего на асфальте юношу, подошел к нему, потрогал запястье. Тяжело вздохнул. Юноша был мертв, и никому никакого дела до того, что труп валяется в подворотне. Старик вздохнул еще раз, склонился и приник губами к полуоткрытому рту мертвеца.
- Эй-эй! Старик? Ты чего делаешь? Грабишь пьяного? Стоять, полиция! – Раздался зычный голос.
- Грабит? Нет-нет, - внезапно ответил юноша, выбираясь из-под обмякшего старика, - Он вот… упал на меня просто… кажется, умер.
- Так ты не пьяный? – Осведомился полицейский, подошел ближе, пощупал пульс на запястье Зельды, на шее… и вызвал по рации медиков. - Да, похоже, помер дед. Пусть забирают. А ты чего разлегся, раз не пьяный?
- Да я… с сердцем плохо стало… вот… приступ, - если юноша и врал, то выглядел слишком растерянным для этого.
- Помощь нужна? – Полицейский оказался не таким грозным, как выглядел изначально.
- Нет-нет, я уже в порядке, - юноша виновато улыбнулся.
- Старика знаешь?
- Нет.
- Документы с собой? Мало ли… - Полицейский потер устало лоб, ситуация вроде выглядела обычной, но проверить парнишку стоило. Тот пошарил по карманам и внезапно улыбнувшись, протянул удостоверение.
- Бергман Михаэль, значит?
- Ага, - юноша утвердительно закивал, - Михаэль.

Эпилог

Юноша сидел за стойкой бара и потягивал пиво. Шустрая востроглазая девушка плюхнулась рядом на высокий табурет и заказала какой-то коктейль со сложно произносимым названием. Покосилась на соседа по стойке и вдруг восторженно запищала:
- Ты должен, просто обязан познакомить меня со своим парикмахером! Какой потрясающий цвет, чистое серебро! Какую краску он использует?
- Натуральную, - улыбнулся юноша.
- Какие линзы! Аж светятся! Ну, ты крут, ты однозначно крут! Такой стильный! Я – Хельга, - представилась щебетуха.
- Иоганн, - он улыбнулся снова.
- А чего ты улыбаешься, курнул чего, штырит? – Не унималась Хельга.
- Штырит, - ответил Иоганн, улыбаясь не столько губами, сколько невозможно-серебристыми глазами.
- А поделишься? – Заговорщицки прошептала девушка.
- Поделюсь. Пойдем на крышу.
- Эй-эй, а чего туда? А вдруг ты сделаешь мне чего плохого?
- Я людям никогда не делаю плохого, они сами с успехом справляются с этой задачей.
- Да ты философ, - рассмеялась Хельга, - Ладно, пойдем.
- Нууу… и где трава? Или чего там у тебя? – Спросила Хельга, когда они вдвоем поднялись на крышу. Было едва за полдень и солнце слепило глаза, отчего девушка щурилась.
- А вот что у меня, - Иоганн поднял руки, свел ладони вместе, и… небо затянуло тучами настолько быстро, что Хельга сдавленно охнула. И хлынул дождь, настоящий ливень: - Ну как, штырит? – Перекрикивая шум воды, спросил юноша.
- Фигасе! Еще как штырит! – Похоже, девушка была шокирована не на шутку.
- А так? – И тучи разбежались, как не было, открыв на небе солнце.
- И так!
- Так что же вы не любите все это, если штырит? – Неожиданно погрустнев, спросил Иоганн.
- Ты… кто такой? – Хельга попятилась.
- Иномирянин.

@темы: А иногда я графоманю...

---

Сколько людей ненавидит меня за то, что я люблю тебя?
Сколько людей ненавидят тебя за то, что я люблю тебя?
Каким нужно быть циником, чтобы ложиться в постель с другими, думая о тебе?
Насколько нужно презирать себя за то, что в моей жизни есть ты?
Этой тоске не суждено закончится. Разве что со мной.
Или в момент, когда запущу пальцу в непослушную копну твоих волос.
Мечтая о несбыточном.
Сам себя наказывая.
Только сны.

@темы: Не глазом, но сердцем..., Зашкал эмоций

---

Неубиваема любовь моя к этой группе и этой песне...

@темы: Сохранить нельзя потерять...

---

На постики о жизни не хватает времени, тем более на размышлизмы. В ударных темпах дописывается Меч. Еще 8 глав осталось, и снова буду здесь флудить всяческими ненужностями.

@темы: Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!

---

Понял, я шефанго по сути. Не женщина и не мужчина. Во мне две сущности, причем они такие разные, что аж смешно.

Женщина во мне – практик, организатор, управленец, стратег и тактик. Она как танк, она – акула бизнеса, зубастый злой координатор. А еще она фанатично любит мыть посуду. И просто любит. Ага, в делах амурных – именно она является движущей силой. Она сильна, спокойна, характер нордический стойкий, целеустремленна. Любит женщин. Нежно и страстно.

Мужчина во мне – творец. Причем творит не только на бумаге, но и на кухне. Именно он готовит, устраивает праздники, пишет стихи и книги. Натура творческая, тонкая (да, посылает тоже он), извращенная, экзальтированная, экспрессивная. Он педофил, и хорошо, что лишь в фантазиях. На практике не применяется. Тут ему женщина не позволяет.

И как я с ними уживаюсь? А почему шефанго? Я так же болезненно падок на красоту. Вот если мне втемяшилось, что вооон то – красиво, так я и войной могу пойти за эту красоту.

Мне на себя не страшно, мне на себя смешно.
Коктейль слоёный, смешать, но не взбалтывать – это про меня.

@темы: Сам себя не возлюбишь, так девственником и останешься, Оранжевые в синие квадраты и белую звёздочку... тараканы!, Порвать на хомячков!

---

Убейте во мне лентяя. А то он как-то прочно засел в последние дни и не даёт работать.

@темы: Сам себя не возлюбишь, так девственником и останешься