На восток. Всегда в противную от заката сторону. Когда весенние пашни ещё не пересыпались зерном, не взбухли под ретивым плугом, насыщая окрестности густым и жирным запахом сырой земли. Мимо тяжелых облаков, всё еще грозящих разразиться поздним снегом. Туда, за голодом, за обветшавшей черепичной крышей, прячущей тленный запах позднего обеда. Когда зима отходит, отступает, и голые, едва ли не обглоданные ветви тревожно увивают стены дома на отшибе. Еще не взорванные почками. И оттого – бесполезные. Потом, только потом, промозглой сизой осенью отяжелятся кистями дикого винограда, ползущими по зелёным облупленным стенам, осядут зернышками в страждущих желудках перелётных. Но не нас. Как невозможно скучна осень, пышна и предсказуема. И как радостно взывает новыми восходами весна. Стылыми, мрачными. Когда край небосвода загромождается мглой запоздалого снегопада. Когда ущербным брошенным голодным людям, что поселились на отшибе, остаётся лишь одно – умереть. Угаснуть в отчуждении, ненужности, безмолвно сникнуть, обглодав собственные пальцы и не найдя насыщения. О, это просто пир. И на него приходим мы. Вороны. Разноголосой стаей ныряя в выбитые просветы рам, обхаживая новые владения. И празднуя весну, склоняясь над прогнившей плотью нового вестника прихода смены года. Когда стылые пашни ещё не пересыпались зерном. Время ворон. Тяжелых облаков и лёгкого мороза. Везде и всегда гортанным клёкотом возвещать начало жизни, сметая без остатка зимние дары.